Свой «отпуск» я согласовал не знаю с кем: просто подписал бумагу и на следующий день Айсманн сообщил мне, что дело в шляпе и мне уже заказаны билеты. Сборы у меня короткие — имущества-то нету. Так что схожу на тот самый бал — а потом отчаливаю.

В назначенный час мы с Брунгильдой вышли из лимузина — да, я даже не сомневался, что Айзенштайны на важные встречи ездят на лимузине — и оказались перед впечатляющим чуть ли не дворцом. Высота — метров двести пятьдесят как минимум, уж точно не ниже «сталинских высоток». Архитектура — «современно-строгая», без излишеств, с огромными окнами «во всю стену». Вот он какой, Германский замок, но я и не сомневался, что сердце Рейха будет впечатляющим.

Мы вышли у подножия лестницы ступеней на тридцать — я в пиджаке-визитке, который мне принес Исаак, Брунгильда в изысканном и стильном вечернем платье и на каблуках, благодаря которым кажется еще выше и стройнее, чем она есть — и моментально оказались под прицелом примерно сотни объективов камер и фотоаппаратов.

— Встречай нас, высший свет, — ослепительно улыбнулась Брунгильда.

Я галантно предложил ей руку и мы двинулись вперед и вверх. Бруни ступает уверенно, что вообще несколько странно для человека, еще три дня назад катавшегося в кресле с моторчиком и колесами. Но в мире, где есть магия, это нормально, как я понял. Впрочем, я все равно готов подхватить ее, если она пошатнется.

Репортеры тут, как я сразу отметил, либо просто воспитанные, либо хорошо вышколенные: щелкают камерами, выстроившись на лестнице с двух сторон, но не тычут в лицо микрофоном, так что мы поднимаемся без помех и с достоинством.

У широких дверей на вершине лестницы — два здоровенных бойца в особенно массивных «уберах» и с церемониальными винтовками, судя по размерам — противотанковыми, но в столы вставлены флагштоки характерных черно-красных знамен. Двери открываются перед нами автоматически — и вот мы в вестибюле.

Тут нас уже ждет то ли швейцар, то ли церемонимейстер, и мы идем следом за ним.

В громадном зале уже куча народу: явно все в сборе. Ну так заведено, что самые важные гости появляются последними, и в данном случае это, видимо, мы.

Тауматург, миллионер, умник и циничная сволочь

Церемонимейстер хорошо поставленным голосом через динамики — у него явно радиомикрофон в воротнике — объявляет прибытие герра фон Дойчланда и фройляйн фон Айзенштайн, и присутствующие плавно и без спешки расходятся в стороны, образовывая коридор по центру, и перед нами внезапно остается всего один человек. Я до этого ни разу не видел четвертого фюрера, но сразу догадался, что это он.

Густав Адольф Имлерих оказался высоким худощавым человеком за пятьдесят, но без проседи и с энергичной походкой. Мы идем к нему, он идет нам навстречу и протягивает руку для рукопожатия.

Я бы предпочел не то что за руку с ним не здороваться, а вообще не встречаться, и запросто мог бы придумать благовидный предлог тут даже не появляться, но… Я просто не мог «обломать» Бруни: все-таки, она мне крепко помогла, когда я был по уши в заднице, и не припомнила зла, а ее семья, главным образом отец — помогли в десять раз больше. Брунгильда получает вожделенную возможность ярко засветиться в высшем свете, на передовицах газет и в новостных передачах, и теперь мы с ней как бы немножко квиты, долг платежом красен.

Рукопожатие Имлериха — неожиданно крепкое для его возраста. Какой-то особенной харизмы в нем я не вижу — тем более что я изначально настроен к нему не особо дружелюбно — но глаза цепкие и умные, не отнять, да и было бы странно, будь это иначе.

— Рад вас видеть, герр Нойманн, — говорит он.

— Спасибо, взаимно, — вру я, нагло «забыв» прибавку «майн фюрер».

Торжественно-официальная часть бала фактически закончилась на мне: двух других почетных гостей почествовали до нашего прибытия. Мне пришлось провести в компании Имлериха полчаса, и я поймал себя на мысли, что если бы это был просто какой-то человек, к которому я зашел в гости или который зашел в гости ко мне — это были бы приятные полчаса. Не то чтоб я проникся его харизмой — просто спокойный, интересный и в меру остроумный собеседник, явно умеющий ладить с людьми. Кроме того, я не знаю, что и как повернется в будущем, а человеку с неопределенными и туманными перспективами не помешают влиятельные знакомые. А знакомство с Имлерихом — это безусловный козырь, по крайней мере, пока я еще в Рейхе. Вот когда выберусь — мой «засвет» в Германском дворце может быть во вред, но до того момента еще надо дожить.

И потом — а мне точно хочется к царю на поклон переться? Царю, а верней, императору, наверное, положено кланяться? Или вдруг там тоже случился прогресс? Монархи ведь разные бывают, тот же норвежский король, было дело, сам водил свои автомобили, ездил по общей полосе, не пользуясь выделенной для автобусов, хотя имел право, и ездил кататься на лыжах на метро и без телохранителей. Хотя что-то мне подсказывает, что в этом эоне России такой монарх не светит.

Словом, с фюрером мы пообщались на различные малозначимые темы и выпили по бокалу шампанского. Он поинтересовался, почему я не надел Крест, а ограничился колодкой, пришлось отмазываться самурайским принципом «единственное украшение воина — его меч». Потом была короткая культурная программа в виде выступления симфонического оркестра и какого-то выдающегося пианиста.

Нам с Брунгильдой также пришлось дать небольшое интервью. Журналистов, ясен пень, больше всего интересовал вопрос о моем чудесном воскрешении из мертвых, но версию, которой я должен придерживаться до окончания следствия, мне заранее сообщили и разжевали в подробностях. Версия, к слову, совершенно правдивая: Дом Айзенштайн получил непроверенные сведения о местонахождении удерживаемого во вражеском заточении гражданина Рейха и провел срочную спецоперацию, в процессе которой пленнику и спасательной команде удалось совместными усилиями победить злодеев, а все детали засекречены.

Но, конечно же, в бочке меда, то бишь вежливых и почтительных репортеров, была ложка дегтя, а точнее — конкретный такой черпак в виде вредного журналиста, который очень любит задавать неудобные вопросы.

И он, конечно же, оправдал возложенные на него ожидания.

— Герр фон Дойчланд, а такой вопросец… Я не пытаюсь ни на что намекнуть, но давайте примерно прикинем, какова вероятность того, что рядовой Нойманн, получив попадание в голову и уйдя под воду в бессознательном состоянии в пятистах километрах от берега, чудесным образом спасется и при этом не сможет ответить ни на один вопрос о том, что он делал целых семь месяцев. Моя оценка — околонулевая вероятность, и так думаю не я один. Что бы вы сказали человеку, который подозревает, что герр Нойманн фон Дойчланд — не настоящий рядовой морской пехоты Зигфрид Нойманн?

— Что полностью разделяю его подозрения, — спокойно ответил я. — Ведь я каждый день вижу в зеркале совершенно чужое лицо — как тут не заподозрить, что я на самом деле не я?

Раздались смешки, а я принялся гнуть свою линию:

— Правда, тут есть одна проблема: лицо дело такое, актрисы вон каждые несколько лет меняют порой, но антропометрические данные, включая отпечатки пальцев, подделать нельзя. Это можно решить, если завербовать на свою сторону несколько очень высоких чинов, которые подменят личное дело Нойманна во всех базах данных и картотеках на данные подменыша. Еще, правда, нужно завербовать командира части, в которой служил Нойманн, и еще примерно полсотни человек, знавших Нойманна лично, чтобы они, когда им покажут видеозапись допроса, в один голос подтвердили, что это и есть настоящий Нойманн… Ой… кажется, я сказанул лишнего…

Теперь уже смех стал громче и многоголосей, а Брунгильда, моментально смекнув, с напускной укоризной вздохнула:

— Ну вот, ты слил всю нашу схему, которую, между прочим, готовили сотни людей в высших эшелонах власти…

— Да ладно, — флегматично отвечаю я, — все равно он ничего не докажет. Кому поверят — ему или нам?